ПРОЦЕССЫ, ВЕДУЩИЕ К ВЫБОРУ ЛИЦ, К КОТОРЫМ ПРИВЯЗЫВАЕТСЯ РЕБЕНОК
В предыдущей главе утверждалось, что развитие поведения привязанности младенца к конкретному лицу представляет собой результат действия по крайней мере четырех процессов. Механизмы первых трех из этих процессов вместе с теми следствиями, к которым они почти неизбежно ведут, если младенец растет в условиях обычного семейного ухода, перечислены ниже:
внутренне заданная предрасположенность ориентироваться на одни, а не на другие виды стимулов, зрительное и слуховое предпочтение определенных стимулов приводят в результате к тому, что младенец очень рано начинает обращать особое внимание на людей, которые заботятся о нем;
научение в результате воздействия, которое приводит к тому, что младенец усваивает перцептивные признаки того, кто ухаживает за ним, и выделяет этого человека из всех остальных людей и предметов;
внутренне заданная предрасположенность приближаться ко всему, что знакомо, предрасположенность, заставляющая младенца, как только это позволят его двигательные возможности, тянуться к тому знакомому лицу (или лицам), которое(ые) он научился выделять.
Четвертый действующий здесь процесс — это хорошо известный вид усвоения на основе обратной связи, идущей от определенных последствий какой-либо из составляющих поведения. Благодаря этому усвоению проявления привязанности становятся более отчетливыми и зримыми (усиливаются). Теперь можно задать вопрос: к каким конкретным результатам ведут элементарные формы поведения привязанности, если, получив обратную связь, они в итоге усиливают это поведение?
В гл. 12 уже отмечалось, что пока нет никаких свидетельств в пользу традиционной теории, согласно которой определяющим видом подкрепления поведения привязанности служит пища, и что причина, по которой ребенок привязывается к какому-то конкретному человеку, в том, что тот его кормит, а также удовлетворяет его другие телесные потребности. Напротив, в настоящее время имеются весьма убедительные данные, свидетельствующие, что одним из наиболее действенных видов подкрепления поведения привязанности является то, как окружающие младенца люди отвечают на его успехи в попытках установить с ними контакт. Теперь эти данные можно представить в более полном виде. Источниками для них послужили естественное наблюдение и эксперимент.
Исследования с помощью метода наблюдения в естественной среде проводили Шаффер и Эмерсон, которые изучали шотландских детей. Эйнсворт вела эти исследования в племени ганда. Имеются также менее систематические исследования младенцев, воспитывавшихся в израильских кибуцах. Все полученные данные в принципе говорят об одном и том же.
Шаффер и Эмерсон (Schaffer, Emerson, 1964а) ставили перед собой задачу выявить факторы, влияющие на формирование сильной либо слабой привязанности к матери у полуторагодовалого ребенка. Степень привязанности оценивалась по силе протестов ребенка против ухода его матери. Их выводы основаны на наблюдениях за тридцатью шестью детьми.
Ряд факторов, которые традиционно считались выполняющими важную роль в формировании сильной или слабой привязанности, в действительности оказались не значимыми. К ним можно отнести несколько факторов, связанных с особенностями практикуемых методов кормления, отлучения от груди и приучения к опрятности. Другими факторами, которые признаны не значимыми, являлись пол ребенка, порядок рождения среди других детей в семье и уровень развития (интеллектуальный коэффициент). Напротив, явно значимыми оказались два фактора, относящихся к взаимодействию матери и ребенка. Это была готовность, с которой мать реагировала на плач младенца, и то, насколько активно она инициировала взаимодействие со своим ребенком: чем с большей готовностью она реагировала на его плач и чем чаще она инициировала взаимодействия, тем сильнее привязывался к ней ее полуторагодовалый малыш (оценка основывалась на активности его протестов против ухода от него матери). Хотя эти два фактора нередко сочетались друг с другом, их связь не была статистически значимой:
«…отдельные матери… которые быстро отзывались на плач ребенка, редко по собственной инициативе вступали во взаимодействие с ним, и наоборот, матери, которые не проявляли особой отзывчивости на плач, тем не менее активно взаимодействовали с ребенком».
Вывод, заключавшийся в том, что отзывчивость на плач и готовность начать взаимодействие относятся к наиболее существенным факторам, был подтвержден данными, полученными Шаффером и Эмерсоном в отношении второстепенных лиц, к которым был привязан ребенок. Тех, кто с готовностью реагировал на плач младенца, но не ухаживал За ним, ребенок обычно выбирал в качестве второстепенных лиц для адресации своей привязанности, а тех, кто иногда ухаживал за ним, но не отзывался на его социальные реакции, ребенок редко выбирал объектом своей привязанности.
Естественно, что те лица, которые с готовностью реагировали на плач и часто инициировали взаимодействие, обычно были именно теми людьми, которые находились рядом с ребенком. Однако так было не всегда: например, некоторые матери, проводившие целый день рядом с младенцем, не обнаруживали готовность реагировать на его плач или общаться с ним, в то время как некоторые отцы, отсутствовавшие большую часть времени, активно взаимодействовали с ребенком, оказавшись рядом с ним. Шаффер и Эмерсон обнаружили, что в таких семьях ребенок был обычно больше привязан к отцу, чем к матери.
«Некоторые матери жаловались, что в их метод воспитания, принцип которого — не баловать ребенка, вмешивались мужья. Ребенок, в присутствии матери остававшийся спокойным, начинал требовать от отца внимания, когда он был дома в выходные дни, вечером и во время отпуска».
Анализируя свои данные, касающиеся детей из племени ганда, Эйнсворт склонялась к таким же выводам, хотя и с некоторой осторожностью, поскольку ее наблюдения были недостаточными. Тем не менее опыт, приобретенный ею в Африке, помог ей в последующих исследованиях (в них наблюдались белые дети из штата Мэриленд) более систематически описать оперативность, частоту и форму обычного реагирования матери по отношению к своему ребенку. В предварительных записях своих наблюдений Эйнсворт (Ainsworth, 1967. Chapter 23) отмечает, что в новом исследовании выявилось большое значение двух факторов, относящихся к развитию поведения привязанности: 1) чуткости матери при реагировании на сигналы своего ребенка; 2) количества и характера эпизодов взаимодействия между матерью и младенцем. Матери, чьи дети имеют наиболее надежную привязанность к ним, отличаются тем, что реагируют на сигналы своих малышей немедленно и так, как необходимо. Они много и активно взаимодействуют со своими детьми — к их обоюдному удовольствию.
Некоторые, хорошо документируемые наблюдения за развитием поведения привязанности у детей, воспитывающихся в израильских кибуцах, не укладываются в традиционную теорию, в то же время они прекрасно согласуются с теорией, которая подчеркивает роль социального взаимодействия в развитии привязанностей.
В израильском кибуце за ребенком, который находится в яслях, большую часть времени ухаживает няня1; родители заботятся о нем только час или два в день, за исключением субботы, когда они проводят с ним весь день.
___________
1Няню называют «metapeleth» (во множественном числе — «metaploth»).
Таким образом, кормление ребенка и уход за ним в основном осуществляется няней. Однако несмотря на это, главными лицами, к которым привязан ребенок, растущий в кибуце, являются его родители, — с этим, кажется, согласились все исследователи, которые проводили наблюдения. Например, в результате изучения развития детей в одном кибуце Спиро (Spiro, 1954) отмечает:
«Хотя родители не принимают значительного участия в социализации своих детей или в удовлетворении их физических потребностей… родители играют решающую роль в психическом развитии ребенка… Они дают ему ощущение безопасности и любовь, которые ребенок не получает больше ни от кого. Во всяком случае привязанность маленьких детей к своим родителям больше, чем в нашем обществе».
Это мнение разделяет и Пеллед (Pelled, 1964), которая в своих выводах опирается на опыт двадцатилетней работы в качестве психотерапевта с людьми, воспитывавшимися в кибуце:
«Главные объектные отношения ребенка из кибуца складываются внутри семьи — это отношения с родителями и братьями и сестрами… Я ни разу не видела сильной и длительной привязанности к няне… Няни, которые остаются в прошлом, обычно упоминаются вскользь, равнодушно, иногда с возмущением… В ретроспективном плане отношения с няней кажутся временными, легко заменимыми объектными отношениями, которые направлены на удовлетворение потребностей, и сразу прекращаются, как только необходимость в их удовлетворении отпадает».
Ясно, что эти данные прямо противоположны тому, что вытекает из традиционной теории. В то же время их нетрудно понять с учетом теории, выдвигаемой здесь. В яслях на попечении няни всегда находятся несколько детей. Она должна готовить им еду, переодевать и т.д. В результате у нее Может не хватать времени реагировать на сигналы младенца или играть с ним. Если же за ребенком ухаживает мать, она обычно больше ничем другим не занята и поэтому может свободно реагировать на его сигналы или играть с ним. Поэтому вполне вероятно, что в течение недели ребенок получает больше общения и благоприятного с точки зрения времени взаимодействия со своей матерью, чем с няней. Конечно, так или иначе в действительности обстоит дело, можно проверить с помощью систематического наблюдения1.
____________________
1Это предположение убедительно подтверждается данными четы Гевирц (Gewirtz, Gewirtz, 1968), которые, проводя непосредственные наблюдения в кибуце, установили, что в течение первых восьми месяцев жизни ребенок каждый день видит свою мать, по крайней мере, в два раза по времени больше, чем няню. Это происходит главным образом потому, что большую часть времени дня, когда он находится на попечении няни, она в действительности не находится рядом с ними.
Если в кибуце все происходит именно так, то данная ситуация довольно точно соответствует описаниям Шаффера и Эмерсона, отмечавшим, что в некоторых семьях ребенок больше привязан к отцу, которого он мало видит, но который с ним много общается, а не к матери, ухаживающей за ним целый день, но редко взаимодействующей с ним.
Все наблюдения, о которых до сих пор шла речь, проводились в обычной обстановке повседневного ухода за детьми — со всеми преимуществами, которые предоставляет реальная жизнь, и со всеми трудностями интерпретации данных, которые неизбежны в таких условиях. Однако следует заметить, что выводы, сделанные на основе этих исследований, полностью согласуются с результатами ряда проведенных к этому времени экспериментов (и описанных в предыдущих главах). Например, Брэкбилл (Brackbill, 1958) удавалось добиться ярче выраженной улыбки трехмесячных младенцев простым приемом социального реагирования: каждый раз, когда ребенок улыбался, она улыбалась ему в ответ и при этом ласково говорила с ним, брала на руки и качала. Рейнголд, Гевирц и Росс (Rheingold, Gewirtz, Ross, 1959), используя сходные методы, добивались более активного лепета у детей такого же возраста. Каждый раз, когда ребенок начинал лепетать, ему отвечали широкой улыбкой, троекратным звуком «тсс» и легким поглаживаем живота младенца.
Задержка в образовании привязанности
Данные, касающиеся младенцев, у которых привязанность развивается медленно, также согласуются с выдвинутой здесь теорией. В то время как у большинства детей к девяти месяцам имеются явные признаки избирательно направленного поведения привязанности, у отдельных детей появление такого поведения задерживается, иногда значительно — в таком случае оно приходится на второй год жизни. Данные свидетельствуют, что обычно это дети, которые по той или иной причине получили гораздо меньше социальной стимуляции от матери, чем дети, у которых поведение привязанности развивалось быстрее.
Задержкой поведения привязанности отличаются дети, воспитывающиеся в детском учреждении, где нет личного общения. Мы уже упоминали о данных Провенс и Липтон (Provence, Lipton, 1962). Они отмечают, что в годовалом возрасте у семидесяти пяти детей, которых они наблюдали, не было признаков избирательно направленного поведения привязанности. (Все дети находились в детском учреждении с пяти недель или с более раннего возраста.)
Данные Эйнсворт (Ainsworth, 1963, 1967) относительно детей племени ганда, воспитывавшихся в семьях, согласуются с данными Провенс и Липтон. Среди двадцати семи гандийских детей, за которыми она вела наблюдения, четверо заметно отставали в проявлениях привязанности. Двое из них были сводными сестрами (у них были разные матери), в возрасте одиннадцати-двенадцати месяцев соответственно они фактически еще не проявляли какой-либо избирательности или привязанности. Двое других были близнецами (мальчик и девочка). По сути дела, у них не было признаков поведения привязанности в возрасте тридцати семи недель — к моменту, когда наблюдения были завершены.
Когда матерей этих двадцати семи детей оценили с точки зрения качества ухода, который они обеспечивали своему малышу по семибалльной системе, оказалось, что низкие оценки получили только те матери, у детей которых не сформировалось поведение привязанности. Эти матери регулярно оставляли своих детей на продолжительное время, они также делили свои обязанности по уходу за ребенком с кем-то еще, даже если были дома. Когда оценили уход за каждым ребенком в целом (со стороны матери или еще кого-либо), то оказалось, что такие дети очень сильно проигрывали по сравнению со всеми остальными, исключением был лишь один малыш, у которого имелась привязанность.
Обсуждая результаты своих наблюдений, Эйнсворт подчеркивает, что понятие «материнский уход», которое она использовала в своем исследовании, имеет слишком общий характер. Как уже говорилось, наиболее важным компонентом материнского ухода, с точки зрения Эйнсворт, является доброжелательное общение с ребенком, а не повседневный уход за ним.
Роль различных рецепторов
Как в этих экспериментах, так и в повседневной обстановке стимуляция, получаемая ребенком в процессе общения и эффективно способствующая формированию у него поведения привязанности, включает в себя совокупность визуальных, слуховых, тактильных, а также кинестетических и обонятельных воздействий. В связи с этим возникают вопросы: какие (если они есть) из этих видов взаимодействия являются незаменимыми для развития привязанности и какие из них наиболее действенны?
При обсуждении этой темы выделяются два направления. В большинстве старых публикаций предполагалось, что привязанность развивается на основе кормления ребенка, особое значение придавалось тактильной, в частности, оральной стимуляции. В более поздних работах это предположение было подвергнуто сомнению, например, такими учеными, как Рейнголд (Rheingold, 1961) и Уолтере и Парк (Walters, Parke, 1965), точка зрения которых имеет много общего с выдвинутой здесь. Эти исследователи подчеркивают, что с первых же недель зрение и слух ребенка активно функционируют в качестве средств социального взаимодействия; они ставят под сомнение особую роль, до сих пор приписываемую тактильной и кинестетической стимуляции. Не только улыбка и лепет, но и зрительный контакт глаз также, по-видимому, играет совершенно особую роль в формировании связей между младенцем и матерью (Robson, 1967).
Тот факт, что зрительный контакт имеет большое значение, подтверждается тем, что при повседневном уходе за младенцем мать обычно держит его таким образом, что они редко бывают обращены лицом друг к другу; однако когда мать настроена на общение с ним, она обычно держит его перед собой, чтобы его лицо было обращено к ней (Watson, 1965). Это наблюдение согласуется со сведениями о том, что младенец привязывается к людям, которые вступают с ним в общение и взаимодействие, а не к тем, кто главным образом занимается удовлетворением его физических потребностей.
При первом чтении может показаться, что мнение о том, будто визуальные стимулы доминируют над тактильными и кинестетическими, подтверждается также исследованием развития привязанности у младенцев, которые не любят, чтобы их качали. Это исследование проводилось Шаффером и Эмерсоном (Schaffer, Emerson, 1964b). Однако такой вывод едва ли правомерен.
В этой работе, которая представляет собой часть более широкого исследования, посвященного развитию привязанности (1964а), ученые обнаружили группу детей (девять из тридцати семи годовалых малышей), о которых их матери говорили, будто бы они активно сопротивляются укачиванию. Как сказала одна мать: «Он не дает себя укачивать; он сопротивляется и вырывается». О других девятнадцати детях говорили, что они любят, чтобы их качали, а остальные девять малышей относятся к этому спокойно1. С точки зрения развития привязанности «любители» и «противники» укачивания мало чем отличались: единственным существенным различием было то, что в возрасте одного года степень привязанности была более высокой у «любителей» качания. Однако в полтора года эта разница хотя и сохранялась, но больше не была значимой. В этом возрасте не наблюдалось также и какой-либо разницы между детьми по количеству лиц, на которых было направлено их поведение привязанности.
_______________
1Шаффер и Эмерсон утверждают, что все дети, не любившие укачивания, по словам их матерей, проявляли свои особенности еще в возрасте нескольких недель. Д-р Мэри Эйнсворт (сообщение в личной беседе) скептически отнеслась к ретроспективно полученным сведениям о том, что ребенок «никогда не любил, чтобы его качали». Работа с детьми и матерями из штата Мэриленд убеждает ее в том, что, по крайней мере, некоторых из малышей, не любивших укачивание, матери очень мало держали на руках в течение первых месяцев:
«Мы с моими ассистентами решили специально брать на руки крошечных младенцев, о которых их матери говорили, что они не любят, когда их укачивают. У нас на руках им это нравилось». Дело в том, что мать может не хотеть укачивать ребенка. Позднее мы обнаружили, что порой эти Дети противятся укачиванию и извиваются, когда их держат на руках. Конечно, некоторые дети с церебральными нарушениями страдают гипертензией и могут с самого рождения не переносить укачивания.
Хотя данные о таком небольшом различии между этими двумя группами можно было бы истолковать как свидетельство малой роли физического контакта в развитии привязанности, необходима осторожность в выводах. Было бы серьезной ошибкой полагать, что младенец, описанный Шаффером и Эмерсоном как «противник» укачивания, не получает никакой тактильной или кинестетической стимуляции. Наоборот, малышам, которые не любили, чтобы их качали, нравилось, когда их кружили или возились с ними; более того, они с удовольствием сидели у матери на коленях во время кормления; а когда они были чем-нибудь встревожены, то держались за материнскую юбку или прятали лицо у нее в коленях. Единственное, что позволяло считать их не такими, как все, — это то, что они не терпели, когда их сдерживали: а поскольку укачивание ограничивало их движения, они протестовали против него. Таким образом, хотя эти дети, возможно, получали значительно меньше тактильной стимуляции, чем дети, которых укачивали, однако и поступавшую к ним стимуляцию нельзя считать незначительной.
Исследования развития привязанности у слепых детей также дают весьма неоднозначные результаты. С одной стороны, утверждается, что привязанность слепого младенца к матери и с точки зрения ее избирательности, и по интенсивности значительно слабее, чем привязанность зрячего ребенка (Robson, 1967) (Робсон почерпнул это из личных бесед с Дэниэлом Фридманом, Селмой Фрейбург и Дороти Берлингем); с другой стороны, существует мнение, что создаваемое поведением слепых детей впечатление, будто они легко меняют человека, к которому испытывают привязанность, на незнакомого, не соответствует действительности. Оно основано на том, что слепой ребенок, так же как и зрячий, в момент тревоги, если рядом нет близкого человека, имеет обыкновение цепляться за любого, кто может оказаться поблизости (Nagera, Colonna, 1965). Возможно, решение этого противоречия заключается в том, что у слепых детей привязанность к конкретному лицу формируется намного медленнее, чем у зрячих, однако после того, как привязанность образовалась, у слепых детей она сильнее и остается таковой дольше, чем у зрячих малышей.
На самом деле данных, позволяющих ответить на поставленные вопросы, еще нет. То, что дистантные рецепторы играют намного более важную роль, чем та, которая отводилась им до сих пор, кажется бесспорным, но не стоит делать вывод, что значение тактильных и кинестетических рецепторов невелико. Напротив, когда ребенок очень расстроен, физический контакт ему, очевидно, жизненно необходим: он успокаивает плачущего младенца в первые месяцы его жизни и утешает испуганного ребенка в более старшем возрасте. Наиболее разумной в настоящее время представляется точка зрения, согласно которой, очевидно, каждый вид социального взаимодействия играет свою важную роль; тем не менее благодаря многообразию компонентов структуры поведения привязанности недостаток одного вида взаимодействия может быть восполнен каким-то другим. Известно, что наличие множества альтернативных средств, с помощью которых могут быть удовлетворены потребности, связанные с выживанием, — весьма распространенное явление в животном мире.
СЕНЗИТИВНЫЕ ПЕРИОДЫ И БОЯЗНЬ НЕЗНАКОМЫХ ЛЮДЕЙ
Поскольку в настоящее время установлено, что у животных существует период, наиболее благоприятный для развития поведения привязанности к какой-либо предпочитаемой особи, естественно, возникает вопрос: не обстоит ли дело подобным образом и у человека? Большинство ученых, ориентированных на этологию, склонны давать на него положительный ответ. Каковы же основания для такого ответа?
Данные, свидетельствующие о наличии стадии повышения сензитивности
Некоторые исследователи, изучавшие этот вопрос, например Грей (Gray, 1958), Амброуз (Ambrose, 1963), Скотт (Scott, 1963) и Бронсон (Bronson, 1965), полагают, что в первые пять-шесть недель жизни младенец еще не готов к началу формирования поведения привязанности к какому-либо определенному лицу. Ни возможности его восприятия, ни уровень организации поведения не позволяют ему вступать в социальное взаимодействие, если не считать самого примитивного1.
______________
1Используемый Греем (Gray, 1958) аргумент, что в течение первых шести недель ребенок не способен к научению, конечно, ошибочен (см. гл. 14).
Примерно после шести недель младенец постепенно приобретает способность различать то, что он видит, слышит и ощупывает и, кроме того, его поведение становится намного лучше организованным. В результате к третьему месяцу жизни различия в социальном поведении младенцев, воспитываемых в семье и в детских учреждениях, становятся очевидными. Основываясь на этих данных и исходя из быстрого развития у ребенка мозговых структур, можно сделать предварительный вывод, что хотя готовность к формированию привязанности в первые недели после рождения находится на низком уровне, в течение второго и третьего месяцев она возрастает. Тот факт, что к концу первого полугодия у многих детей определенно присутствуют элементы поведения привязанности, позволяет предположить, что на протяжении предшествующих месяцев — четвертого, пятого и шестого — большинство младенцев находятся в состоянии повышенной чувствительности к развитию поведения привязанности.
Добавить что-либо к этой общей констатации трудно. В частности, неизвестно, превышает ли уровень сензитивности в течение одного из этих месяцев ее уровень в следующие месяцы жизни младенца или нет.
Без дополнительных данных невозможно, например, принять предположение Амброуза (Ambrose, 1963), что период примерно с шести до четырнадцати недель, в течение которого ребенок изучает характерные черты человеческого лица (надындивидуальное научение), и до того, как он станет различать лица конкретных людей, может быть периодом особой сензитивности. Свидетельства, представленные им, явно неубедительны; более того, теория, на которой основана часть его аргументов о том, что запечатление является результатом снижения состояния тревоги (Moltz, 1960), принимается не всеми (см. гл. 10).
