Атрибуции и влияние информации о смягчающих обстоятельствах
Атрибуции могут действовать также и по-другому,— например, когда мы знаем, что чьи-либо раздражающие нас действия не были направлены против нас лично. Предположим, однажды утром вы приходите на работу и кто-то из ваших коллег предупреждает о том, чтобы вы были поосторожнее с боссом. «Он сегодня в плохом настроении из-за каких-то семейных проблем,— говорит ваш коллега,— и у него против вас зуб». Вскоре после того, как вы садитесь за свой стол, появляется босс, рычит на вас и обвиняет в том, что вы опаздываете на работу, хотя на самом деле вы пришли вовремя. Обычно в подобных обстоятельствах вы были бы раздражены. Вы приписали бы неожиданную агрессию начальника его отвратительному характеру. Однако из сообщения коллеги вы знаете о смягчающих обстоятельствах, которые объясняют поведение начальника. Вы, таким образом, приписываете его грубые нападки скорее внешним обстоятельствам, нежели его индивидуальным качествам, и не будете расценивать это нападение как направленное против вас лично.
Нет ничего особенно загадочного в этом гипотетическом примере, и мы не нуждаемся ни в каких исследованиях для доказательства того, что подобные вещи действительно происходят. Более интересно то, что исследования показывают ограничения влияний информации смягчающих обстоятельствах и связанных с ней атрибуций.
Это исследование также было инициировано Зилманном и его сотрудниками, и его выводы подкреплены данными, полученными другими учеными (см.: Zillmann, 1979, а также Kremer and Stephens, 1983; Jonson and Rule, 1986). Давайте еще раз вернемся к нашему примеру с грубыми нападками босса на своего подчиненного. Вообще говоря, эксперименты Зилманна продемонстрировали, что информация о смягчающих обстоятельствах (в данном случае о личных проблемах босса) не слишком эффективно ослабляет подстрекательства к агрессии, когда 1) информация получена некоторое время спустя после того, как неприятный инцидент уже произошел, и 2) уровень возбуждения очень высок.
Первый пункт был продемонстрирован результатами эксперимента, проведенного Д. Зилманном и Дж. Кантор (Zillmann & Cantor, 1976).
Все участники исследования были фрустрированы оскорбительными замечаниями экспериментатора, и большинство из них узнали о существовании смягчающих обстоятельств — экспериментатор расстроен из-за экзаменов, которые согласно расписанию он должен был принимать. Однако некоторым из испытуемых эта информация была сообщена до того, как они были фрустрированы экспериментатором, в то время как другие получили информацию после фрустрирования. Испытуемым третьей группы, естественно, вообще не было ничего сообщено о смягчающих обстоятельствах. Для измерения агрессии каждый из испытуемых получал возможность подать жалобу на экспериментатора, и каждому было сказано, что жалоба может повлиять на будущую карьеру этого преподавателя.
Ни один из испытуемых, которых предупредили о плохом настроении экспериментатора до того, как они были фрустрированы, не обратился с жалобой, и физиологические измерения показывали, что они не были сильно возбуждены оскорбительными репликами экспериментатора. Они не расценивали его действия как личный выпад (агрессию). С другой стороны, сообщение испытуемым о смягчающих обстоятельствах через несколько минут после того, как они были фрустрированы, по-видимому, оказалось запоздалым. Полученная информация в этом случае не уменьшала враждебности к экспериментатору. Когда они узнавали, почему экспериментатор вел себя так грубо, уровень физиологического возбуждения не становился существенно более низким сравнительно с теми испытуемыми, которые вообще не получали информации о смягчающих обстоятельствах, и они жаловались на экспериментатора почти так же часто, как и испытуемые неинформированной группы.
Зилманн, однако, предупреждал, что не следует думать, будто получаемая постфактум информация о смягчающих обстоятельствах никогда не уменьшает агрессивные побуждения, активированные фрустрацией. Ссылаясь на результаты эксперимента, проведенного Шабазом Малликом и Бойдом Мак-Кэндлиссом(МаШск & McCand- less, 1966), он отмечает, что переоценка предшествующего раздражения или гнева иногда уменьшает последующую агрессию, хотя может потребоваться некоторое время для того, чтобы эта «извинительная» информация могла быть усвоена и дала должный эффект. Результаты эксперимента Зилманна Кантора были основаны на измерениях, сделанных вскоре после того, как испытуемые были фрустрированы. Вполне понятно, что если бы тестирование проводилось через более продолжительное время, то интенсивность эмоционального состояния успела бы понизиться, испытуемые успокоились и могли бы лучше обдумать смягчающие обстоятельства и пересмотреть свое отношение к экспериментатору.
Однако даже длительная отсрочка и широкий временной интервал, позволяющий учесть, рассмотреть и оценить информацию о смягчающих обстоятельствах, могут не полностью устранить агрессивные побуждения фрустрированных людей, если в момент фрустрации их возбуждение достигало очень высокого уровня. Зилманн считает, что агрессивные мысли, сформировавшиеся в «высокотемпературных» условиях интенсивного гнева, прочно имплантируются в сознании индивида и, таким образом, успешно противостоят времени. Затем, поскольку враждебность (т. е. негативная установка) сохраняется, фрустрированные люди могут хладнокровно атаковать своих прежних мучителей позже, когда только представится подходящий случай (Zillmann, 1979, р. 333).
Атрибутивные эффекты с точки зрения концепции ассоциативной сети
Хотя рассмотренные выше исследования атрибуций, на первый взгляд, серьезно отличаются от интерпретации эмоциональной агрессии с точки зрения теории ассоциативной сети, представленной в главе 3, однако атрибутивные эффекты на самом деле нетрудно понять в свете этой альтернативной перспективы.
Прежде всего, в противоположность утверждению когнитивистски ориентированных теоретиков о том, что определенные виды оценок и атрибуций (указанные в перечне в первой части рис. 4-1) необходимы для возникновения гнева, я показал в главе 3, что гнев и агрессия могут иметь место также и при отсутствии подобных оценок. Было бы лучше, по-видимому, говорить, что такие когниции обычно лишь интенсифицируют переживание гнева и сопровождающие агрессивные тенденции, ибо повышают ощущение неудовольствия, вызванное неприятным событием. В приводимом выше примере не- состоявшегося свидания мысль о том, что молодой человек намеренно не явился на свидание, очевидно, вызвала бы у Джейн негативные чувства. Она почувствовала бы себя еще хуже, если бы помимо этой неприятной мысли ей пришла бы в голову и мысль о том, что молодой человек передумал и не захотел прийти на свидание потому, что посчитал ее недостаточно привлекательной. Мысль о том, что с ней поступили нехорошо и несправедливо, усилила бы негативный аффект еще больше и тем самым ослабила бы силы противодействия проявлению гнева. В конце концов, со многими из нас бывает так, что мы не сомневаемся в оправданности нашего гнева против тех, кто нарушает социальные правила. В итоге подобные оценки и атрибуции порождают выражение негативные чувства и результирующий негативный аффект ведет к довольно сильному переживанию гнева.
В этой связи я в основном согласен с тем утверждением, что агрессивные побуждения будут стимулироваться до тех пор, пока длится переживаемый негативный аффект. Именно поэтому информация, оправдывающая намеренное оскорбление, часто оказывается неэффективной, если индивидуум уже был раздражен и, многократно вспоминая о неприятном инциденте до того, как узнал об извиняющих обстоятельствах, мог даже еще больше усилить свои негативные чувства. В подобных обстоятельствах остаточные негативные чувства должны быть существенно редуцированы, чтобы агрессивные побуждения были полностью ликвидированы.
Концепция ассоциативной сети позволяет объяснить также эффекты самовосприятия, акцентируемого двухфакторной теорией Шехтера, и переноса возбуждения в концепции Зилманна. Как в той, так и в другой концепции, по существу, речь идет о том, что мы переживаем чувство гнева только лишь после того, как начинаем думать о себе как о рассерженных или разозленных. Я полагаю, однако, что подобное самоопределение (self-labeling) лишь усиливает уже существующее, порожденное негативным аффектом рудиментарное чувство гнева. Вспомним, что связанные с агрессией мысли и воспоминания ассоциативно связаны с этими негативными чувствами. Простая мысль о самом себе как разозлившемся может в определенной степени активизировать чувство гнева, что и проявляется в нашей способности повторно переживать гнев при воспоминании о происходивших ранее порождающих гнев инцидентах. Аналогичным образом мы чувствуем себя опечаленными, когда думаем, что переживаем печаль. Суть дела, таким образом, состоит не в том, что эмоциональное самоопределение необходимо для возникновения эмоционального состояния, но в том, что оно является одним из нескольких факторов, которые в совокупности определяют интенсивность эмоции.
СВИДЕТЕЛЬСТВА О НЕКОГНИТИВНЫХ ВЛИЯНИЯХ НА ЭМОЦИИ
Я описывал влияние мыслей на эмоциональные реакции и, в частности, на гнев или агрессивные реакции. Хотя наши убеждения относительно того, что мы чувствуем и почему мы возбуждены, могут влиять на наши эмоциональные состояния и поведение, эти убеждения, оценки и атрибуции не являются необходимыми для возникновения эмоциональных реакций. Сложные мыслительные процессы не всегда «действуют именно так», по крайней мере в отношении эмоциональных реакций.
СЛЕДСТВИЯ ЭКСПРЕССИВНЫХ РЕАКЦИЙ
В роли главных соперников когнитивной интерпретации эмоций выступают концепции, акцентирующие важность телесных реакций в протекании эмоциональных переживаний. Эти идеи не являются новыми. Уже более столетия некоторые биологи, физиологи и психологи считают, что чувства в значительной степени, если не полностью, зависят от телесных реакций — мышечных, висцеральных и т. д. Ч. Дарвин высказал эту позицию в своем вышедшем в 1872 году труде «Выражение эмоций у людей и животных», утверждая, что «большинство наших эмоций столь тесно связано с их выражением, что они едва ли существуют, когда тело остается пассивным» (цит. по: Buck, 1980, р. 812). Хорошо известным примером этого направления мысли является классическая теория эмоций Джеймса—Лате. Она получила свое название по именам американского философа-исихолога У. Джеймса и датского психолога К. Ланге, независимо друг от друга выдвинувших сходные идеи около ста лет назад. Я буду рассматривать данную концепцию и взгляды ее современных сторонников по меньшей мере по двум причинам: во-первых, она поможет читателю лучше понять процессы формирования чувства гнева и, во-вторых, она подвергает сомнению широко распространенное убеждение в психологической благотворности выражения чувств. Ниже предлагается краткое описание теории Джеймса—Ланге, основанное на работах Джеймса.
Теория эмоций Джеймса—Ланге
Сперва телесная реакция, потом эмоция. Уильям Джеймс начинает с резкого расхождения с обычными взглядами на природу эмоций (и с уже описанным когнитивистским теоретизированием). Большинство людей (как и когнитивные теории) считают, что эмоции порождаются интерпретацией личностью психологически значимой ситуации. Оценка или атрибуция, как полагают, определяет, какие возникают эмоции и какие совершаются действия. В противоположность этому Джеймс доказывал, что «телесные изменения следуют непосредственно за восприятием возбуждающего факта, а наше переживание этих изменений и есть эмоция». Он хорошо понимал сенсационность своей концепции.
Здравый смысл говорит, что, потеряв наше состояние, мы переживаем и плачем; увидев медведя, пугаемся и спасаемся бегством; будучи оскорблены соперником, приходим в ярость и наносим ему удар. Защищаемая здесь гипотеза предполагает, что такая последовательность процессов неверна… и что более рациональным было бы считать, что мы огорчаемся оттого, что плачем, приходим в ярость потому, что бьем другого, боимся потому, что дрожим… Без телесных состояний, следующих непосредственно за восприятием, последнее было бы по форме чисто когнитивным процессом, бледным, бесцветным, лишенным эмоциональной теплоты. Мы в таком случае могли бы, увидев медведя, решить, что лучше всего обратиться в бегство, будучи оскорблены, счесть справедливым нанести удар, но мы фактически не ощущали бы при этом страха или негодования (James, 1890, р. 449- 450).
В общих чертах, теория Джеймса постулирует четыре фазы в развитии эмоционального состояния: 1) воспринимается событие; 2) нервный импульс передается от центральной нервной системы к мышцам, коже, внутренним органам; 3) ощущения, возникающие вследствие изменений в этих частях тела, передаются обратно к мозгу; 4) эти обратные импульсы воспринимаются в коре мозга и в сочетании с восприятием первичного импульса продуцируют «отнесенное к объекту эмоциональное состояние» (objcct-emotionally-felt) (см.: Adelmann and Zajonc, 1989, p. 253). Здесь мы видим четкое отличие от рассмотренных выше когнитивистских интерпретаций. А именно, эмоциональные состояния порождаются не теми или иными оценками событий, но нашими телесными реакциями на эти интерпретации. Мы боимся, потому что убегаем, и мы чувствуем ярость, потому что наши мышцы напряжены, наши кулаки сжимаются и мы скрежещем зубами.
Не только висцеральные реакции. Как хорошо известно, некоторые ученые, например великий физиолог У. Б. Кэннон, подвергали теорию Джеймса—Ланге критике по ряду причин, и в том числе за чрезмерную сфокусированность на висцеральных реакциях. Кэннон отмечал, в частности, что внутренние органы не являются достаточно чувствительными и изменения в них происходят слишком медленно, чтобы быть основой часто быстро развивающегося и быстро изменяющегося эмоционального состояния. На самом деле, однако, Джеймс не считал внутренние органы единственными детерминантами эмоциональных состояний. Хотя в его более поздних комментариях к своей теории и акцентируется роль висцеральных факторов, он отмечал, что изменения в мышцах, дыхании и даже коже имеют важное значение для развития эмоциональной реакции. «Может ли кто-нибудь представить себе состояние гнева,— писал Джеймс,— и не вообразить при этом… прилив крови к лицу, напряжение мышц, сжатие зубов?» (цит. по: Adelmann and Zajonc, 1989, p. 252). Таким образом, согласно полной теории Джеймса—Ланге именно целостный комплекс физиологических и мышечных реакций, а не только лишь висцеральные изменения, продуцирует специфические эмоциональные состояния.
Следствия выражений лица и других мышечных реакций
Критика Кэннона и смещение интересов психологической науки привели к почти полному игнорированию теории Джеймса—Ланге. Однако более новая версия тезиса о роли телесных реакций выдвинулась на передний план в 1960-е годы, когда некоторые психологи, и прежде всего (но не только) С. Томкинс и К. Изард, выдвинули гипотезу о том, что эмоции управляются главным образом выражениями лица1.
___________
1 См.: Izard (1971) и Tomkins (1962, 1963). См. также: Adelmann and Zajonc (1989); Leventhal and Tomarken (1986).
Согласно этой гипотезе выражение лица продуцирует сенсорную обратную связь с мозгом, которая ведет к усилению эмоционального состояния. Другие телесные реакции, как полагает Томкинс, также способствуют развитию эмоциональных переживаний, но обратная связь от кожи и мышц лица играет более важную роль, поскольку реакции лицевой экспрессии более быстрые и более сложные, чем реакции внутренних органов. Я не буду подробно рассматривать гипотезу лицевой обратной связи ввиду неоднократного ее описания в литературе и даже не буду анализировать сложности и противоречия, возникающие при исследованиях в данной области. Более важно отметить существенную валидность идеи о лицевой обратной связи. Экспрессивные мышечные реакции лица у людей могут влиять на их эмоциональные состояния, особенно когда они не осознают полностью характер своей лицевой экспрессии. Чтобы проиллюстрировать данный эффект, я приведу в качестве примера эксперимент, проведенный Л. Рутледжем и Р. Хупкой (Rutledge & Hupka, 1985).
Испытуемым было сказано, что они принимают участие в исследовании активности лицевых мышц при выполнении перцептивных задач, после чего они проходили через серию «проб». Каждому из них предлагалось приводить в движение определенным образом некоторые из лицевых мышц, рассматривая при этом возбуждающие те или иные эмоции картинки. В половине из всей серии «проб», расположенных в случайном порядке, по указанию экспериментатора испытуемые приводили в движение мышцы лица таким образом, что казалось, будто они выражали радость, в то время как в других пробах движения лицевых мышц у испытуемых соответствовали выражению гнева. На предъявляемых для рассмотрения одновременно с указанными движениями лицевых мышц картинках изображались либо радостные события (моряк обнимает медсестру), либо провоцирующие гнев инциденты (женщина, вымазанная дегтем и привязанная к позорному столбу) или нейтральные вещи. Рассматривая каждую из картинок, испытуемые оценивали свои эмоции посредством нескольких стандартизированных шкал эмоциональных состояний.
Следует отметить, что экспериментатор не говорил испытуемым о характере того или иного конкретного паттерна лицевых мышц, активизируемых в той или иной пробе, и действительно, когда их спрашивали по окончании эксперимента, выяснялось, что подавляющее большинство из них не осознавали выражаемые ими эмоции. Здесь будут представлены результаты, полученные в этой группе — группе неосознававших свою лицевую экспрессию.
Переживаемые участниками этого эксперимента эмоциональные состояния были обусловлены как содержанием рассматриваемых ими картинок, так и выражениями их лиц, но влияние того и другого факторов было особенно значительным, когда картинки и экспрессия действовали координированно, в одном направлении. Испытуемые сообщали о переживаемой ими сильнейшей радости (и наименьшем гневе), когда они рассматривали картинки, возбуждающие радость, при условии радостной экспрессии лица, и они говорили, что чувствуют сильнейший гнев — (и наименьшую радость), когда рассматривали картинки с неприятным содержанием при условии экспрессии гнева.
Необходимо, однако, отметить, что выражения лица у испытуемых не могли противодействовать влиянию радикально противоречащих эмоциональных сцен. Счастливая улыбка не могла вызвать у человека чувство радости, если при этом он рассматривал возбуждающую гнев картинку. Движения лицевых мышц усиливали настроение, порождаемое внешним эмоциогенным воздействием, лишь тогда, когда они были совместимы с детерминированной извне эмоцией.
Соглашаясь с X. Левенталем и Э. Томаркеном, мы, по-видимому, должны заключить, что лицевые мышцы не являются важнейшими или сильнейшими детерминантами эмоциональных состояний (Leventhal & Tomarken, 1986, p. 580). Тем не менее реальное значение имеет то, что экспрессия лица оказывает определенное влияние на эмоции.
Еще один момент должен быть отмечен. Хотя исследователи уделяли наибольшее внимание лицевой экспрессии, другие телесные реакции также могут влиять на эмоциональные состояния. Дж. Рискинд и К. Готай представили нам доказательства этого влияния, полученные в нескольких экспериментах. Они показали, что испытуемые, которые по просьбе экспериментатора принимали угрюмый, подавленный вид, позу упавшего духом человека, проявляли тенденцию вести себя и чувствовать более депрессивно по сравнению с испытуемыми контрольной группы, которых попросили принять вид экспансивного, бодрого, энергичного человека(Riskind & Gotay, 1982).
Таким образом, имеющиеся данные подтверждают, что телесные реакции оказывают влияние на эмоции. Мышечные движения, осуществляемые нами при восприятии эмоциогенного события, могут влиять на характер переживаемого нами эмоционального состояния. Вполне возможно, что У. Джеймс был прав по крайней мере в некоторых аспектах. Подумайте о стереотипе англичанина знатного рода, сохраняющего «невозмутимость и хладнокровие» в столкновениях с противником. Он мог бы быть более рассержен, если бы не контролировал выражение своего лица. Улыбка не может быть «зонтиком», спасающим нас от негативных эмоций, когда происходят неприятные события, но хмурый вид, подавленное выражение лица могут усугубить наше негативное эмоциональное состояние.
ТЕЛЕСНЫЕ РЕАКЦИИ И КОГНИЦИИ: МОДЕЛЬ АССОЦИАТИВНОЙ СЕТИ
Мы не можем точно сказать, почему телесные реакции влияют на эмоциональные состояния. Однако представляется вполне возможным интерпретировать эти эффекты в терминах предложенной мной гипотезы ассоциативной сети. Если эмоциональное состояние возможно рассматривать как сеть взаимосвязанных мыслей, воспоминаний, чувств и экспрессивно-моторных реакций, то активирование любого из этих компонентов должно активизировать также и все остальные компоненты. При тех или иных обстоятельствах осуществление определенных движений, ассоциированных с конкретными эмоциональными состояниями, может привести к действию и другие компоненты. Это, разумеется, происходит лишь в той степени, в какой мышечные реакции были определенно связаны с эмоциональным состоянием и отсутствовали интерферирующие мысли.
